Я тоскливо терзаю  жёлтый лист наманикюренными пальцами и завистливо смотрю на едва заполненные подвесные  корзины чёртового колеса:

— А давай неспешно воспарим и в наивысшей точке обозрения проверим опытным путём – действительно ли редкая птица долетит до середины Днепра?

Проницательно кошусь зелёным глазом на вопрошаемого и понимаю, что буду ещё не раз кататься одна, наслаждаясь относительной тишиной середины буднего дня, запахом попкорна и детским смехом, доносящимся откуда-то снизу.

Ну, а пока — вот так…

................... 

— Калимера!

Вот же ж холера! Кого ещё там принесло? Я лениво приподымаюсь из заботливо вырытой лунки в  прогретом кипрском  песочке. О, местный абориген! Ты ж смотри – и дурацкая вязанная шапочка, нелепо надвинутая на лоснящиеся тёмные кудри его не портит. Завороженно разглядываю белоснежные и неправдоподобно ровные зубы  (эстетка я, даже в отрыве от производства) и …

— И тебе калимера, велкам, присаживайся, потрендим.

— Бла бла бла… И я сантехник, — гордо говорит Алекс.

Я умела очень заразительно смеяться.

.................... 

 Почему я всё чаще ловлю себя на мысли, что во мне умерла способность испытывать нечаянную  радость и НЕумение прогибаться под изменчивый мир (Тоже мне, умение. И Макаревича я не люблю)?

Почему с приходом холодов большинство людей натягивает уродливые скафандры тёмных землистых оттенков? Почему умер старик Козлодоев, пронырливый, как коростель? Почему появилась эта проклятая необходимость надевать застиранный одноразовый намордник, дабы не осквернить своим дыханием присутственные места? Где наше “пора-пора-порадуемся”, где наши, наполненные смыслом, разговоры за одним общим столом и хмельное пение под гитару?

Ответы на эти и другие полудурошные вопросы нельзя найти в чёрном зазеркалье интернета. Я их там и не ищу. Я вообще не ищу. Я просто жду (Так она ждала, ждала. Пока не дождалася(с))  

Господа!  Мы же звери, господа! (звинити, я сегодня всё киношными цитатами, да с ностальгией в голосе)

ПЗДЦ, господа. И, наеборот, дамы.